.

Твой мрамор трепетал живою плотью,
он мыслил, изменялся, он дышал,
Создатель его в душу целовал,
вливая в камень боль свою господню.

Ты извлекал в скульптуре красоту,
всё лишнее снимая слой за слоем,
и ангелы склонялись над тобою,
когда твой гений славу пел Христу.

Как часто ты работал на износ,
до полного порой изнеможенья.
Они сейчас живут, твои творенья,
а ты ушёл, и дар с собой унёс.

Наш одинокий нелюдимый граф,
проливший пот, как сто каменотёсов,
судьба частенько подносила розы,
шипами сердце в клочья разодрав.

Родятся ли подобные тебе,
отыщут ли ответы на вопросы,
ты был не человеком, а колоссом,
в искусстве позабывшем о себе.

Твой мир никто не в силах разгадать.
Внутри тебя всегда органом пела
столикая Сикстинская капелла,
божественным творениям подстать.

Ты – в вечности, там не нужны короны,
там нимба свет блестит над головой.
Позволь склониться мне перед тобой,
хоть ты и не нуждаешься в поклонах.

.

Твой мрамор трепетал живою плотью,
он мыслил, изменялся, он дышал,
Создатель его в душу целовал,
вливая в камень боль свою господню.

Ты извлекал в скульптуре красоту,
всё лишнее снимая слой за слоем,
и ангелы склонялись над тобою,
когда твой гений славу пел Христу.

Как часто ты работал на износ,
до полного порой изнеможенья.
Они сейчас живут, твои творенья,
а ты ушёл, и дар с собой унёс.

Наш одинокий нелюдимый граф,
проливший пот, как сто каменотёсов,
судьба частенько подносила розы,
шипами сердце в клочья разодрав.

Родятся ли подобные тебе,
отыщут ли ответы на вопросы,
ты был не человеком, а колоссом,
в искусстве позабывшем о себе.

Твой мир никто не в силах разгадать.
Внутри тебя всегда органом пела
столикая Сикстинская капелла,
божественным творениям подстать.

Ты – в вечности, там не нужны короны,
там нимба свет блестит над головой.
Позволь склониться мне перед тобой,
хоть ты и не нуждаешься в поклонах.

Над головами – круженье стрекоз
– праздник движенья,
приторный запах увянувших роз,
их отраженья.

Росы на листьях, на длинной траве,
как бриллианты,
и облака на небесной канве,
словно гиганты.

Слышно, как падают глухо плоды
с яблонь огрузших,
светят медово сквозь полог листвы
крупные груши.

Мякотью сочной отъелись дрозды,
встав до рассвета,
ярко пестреют на клумбе цветы
пышным букетом.

Кот разомлевший в полуденный зной
спит без движенья.
Сочная зелень и дождик слепой,
роз отраженья…

Баю-бай, зеваем сладко,
в белом кружеве кроватка.

Свет струится ночника,
и перинка так мягка.

Приходите в гости сны
из чудесной тишины.

Вам откроет двери кот,
круглый мягонький живот.

Ваш калейдоскоп цветной
вмиг закрутится юлой.

В нём - мелькание стрекоз,
аромат огромных роз.

И прозрачных эльфов рой,
что резвится под луной.

Гномы, резвые лошадки,
торты, сладкие помадки.

Из мороженого горы,
шоколадные озёра.

Игры и аттракционы,
принцев сказочных короны.

Робкие единороги,
и русалочьи чертоги.

Золочёные жар-птицы,
книг волшебные страницы.

Статуэтки-балерины,
из мозаики картины.

Пусть взмахнут твои реснички,
сон с небес слетит, как птичка

Мы по длинной жизни бродим,
веря в чудеса,
наши ниточки уходят
прямо в небеса.

Там – бесплотные просторы,
там – любовь Творца,
арфы, ангельские хоры,
счастье без конца.

На земле же все иначе,
слишком много зла,
здесь, увы, частенько плачут
бренные тела.

Кем написан наш сценарий,
непреклонный рок?
Мир – обычный серпентарий,
уязвленный – Бог.

Солнце низкий небосвод
словно в пекле варит,
в водоёмах воду пьёт
и прохожих жарит.

Душно, томно, тяжело,
ветра нет в помине,
сквозь небесное стекло
льётся жар пустыни.

Мучит жажда целый день.
Вот бы искупаться,
но, увы, с дивана лень
даже подниматься.

Ждёшь июля целый год
в розовых мечтаньях,
ну, а он опять несёт
разочарованье.

Гроз невиданных кураж
измотал природу.
Не наладил климат наш
нужную погоду.

Горит свеча в подсвечнике старинном,
и где-то далеко бормочет гром,
и так уютно в комнате с камином,
когда бушует ливень за окном.

Мне нравится ненастная погода,
дающая прочувствовать уют,
пусть снова льются слёзы небосвода,
и ветры заунывные поют.

Как хорошо сидеть в уединенье
в широких креслах, до зари не спать,
когда взволнует душу вдохновенье,
и хочется писать, писать, писать.

Оцепенело всё вокруг,
всех охватило сном столетним
и даже бурого медведя,
всегда плясавшего меж слуг.

Друг к другу няньки прислонясь,
выводят глотками рулады,
им вторят храпом мамки рядом,
на длинных лавках развалясь.

В беспамятстве - гусляр и шут,
сорвался хохот, стихло пенье,
сон поразил в одно мгновенье
весь двор, весь этот пёстрый люд.

На возвышении резном
лежит царевна молодая,
румянец на щеках играет,
зажжённый чёрным колдовством.

В изножье ложа примостясь,
на Книге дремлет Голубиной
дитя, забыв про текст старинный,
про букв графическую вязь.

Одежд роскошна красота –
рубахи, свитки и жупаны,
и епанчи, и сарафаны –
повсюду яркие цвета.

Невесты свадебный наряд
шитьём искусным поражает,
корона золотом сияет,
узоры в кружеве блестят.

Застыли лебеди в пруду,
урчит, свернувшись, кот-мурлыка,
сопит лисица очень тихо
голубка не летит к гнезду.

Сквозь щели проросли цветы,
свои струят дурманы маки,
в лесу, как в Нави, бродят страхи,
дрожат хвоинки и листы.

Но слева - солнечный венец
собой картину освещает
и каждый, Правь увидев, знает,
что будет счастье под конец.

Затянута в бархат, надменна, строга
и держится так горделиво.
На шляпке – пионы, на шее – боа,
изящна и очень красива.

Небрежно тяжелое сбросив пальто,
садится в глубокое кресло,
ее отвлекать не посмеет никто
капризную, словно принцесса.

Я глаз не сумею поднять, трепеща,
теряя себя безвозвратно,
лишь щеки горят, кровь кипит, горяча,
усилится слух троекратно.

Вот гостья моя отворяет уста
и голосом ангельским птичьим
она говорит, и растет высота,
и дух телом не ограничен.

Пространство пластично, подвластно уму,
легко обнуляется время,
и звуки пронзают души тишину,
и множится замысла семя.

Земные потребности больше не в счет,
они для меня лишь обуза.
Творенье созрело, творенье живет.
Уходит уставшая Муза.

В любви не наша воля,
все б изменила я.
Ну, полюбила, что ли
взаимно короля.

И ждал бы он, страдая,
в полуночном саду,
о чуде заклиная,
летящую звезду.

Навстречу мне бросался,
величие забыв,
от радости смеялся
и молод, и красив.

И восхищенно вскоре
взглянув в мое лицо,
надел бы мне в соборе
алмазное кольцо.

Мы по тюльпанам алым
пошли бы во дворец,
тогда бы я узнала
и счастье, наконец.

За малым дело стало,
забыть мечту изволь.
Глядите, пожелала,
Чтоб мужем был король!

В нём нет ни лева и ни права,
все измерения равны.
Он воплотил не божью Славу,
он – порожденье сатаны.

Не создавал Творец квадратов
и не ваял прямых углов.
Палитра Господа богата,
без отрицания цветов.

Углы греха, бесспорно, остры,
здесь перед нами – примитив,
технократические монстры
не знают, как наш мир красив.

Наш взгляд засасывает бездна,
из ада вытащенный мрак.
Ну, что ж, любуйтесь на помпезный
супрематический бардак.

Мы – все актрисы и актёры.
Подчас бездарны, ну, так что ж,
нам хорошо знакома ложь,
ведь в кровь попали её споры.

В ролях здесь недостатка нет,
и каждый может проявиться,
личины искажают лица,
подчас слепит софитов свет.

В среде же дорогих кулис
петляют страсти-катакомбы,
рождая яркий эпикриз –
его величества апломба.

Смешна в величие игра
безумных смертных лилипутов,
живущих около минуты
вблизи вселенского костра.

Я та, кто среди слов живёт,
по ним тоскуя,
их бешеный коловорот
преобразуя.

Я та, чья жизнь в петле времён
перекрутилась
и доказала свой закон,
и в нём разбилась.

Теперь судите небеса
за всё, что было,
я ваши слышу голоса
нездешней силы.

Их стоит только услыхать
в тиши порталов,
чтоб душу ангельская рать
зацеловала.

И так мучительно легки
из тьмы познанья
родятся новые стихи,
как оправданье.

Топь болота, лес дремучий,
вязкий мрак,
за спиной во тьме колючей –
жуткий страх.
Лес безлиственный и древний
дышит злом,
только яблоня в цветенье
молодом.
Серый волк вперёд несётся
без дорог
в мир, где ласковое солнце -
в злат-чертог,
где с Еленою Прекрасной,
не один
будет очень, очень счастлив
царский сын.
А пока – везде опасно,
ночь глуха,
и невеста вся во власти
жениха.
За спиной у них – погоня,
царь Далмат,
у него, как птицы кони
и отряд.
Так, конечно, поступают
все отцы,
он разгневан, это знают
беглецы.
Зверь матёрый и волшебный,
он готов
обойти всех этих резвых
скакунов.
Обнял чудную красавицу
Иван,
драгоценный развевается
кафтан.
Но конец всему на свете
настаёт,
тучи все разгонит ветер
на восход.
Пусть хвалу слагают люди,
есть храбрец,
свадьба пышная разбудит
весь дворец.
Будут жить в любви, да в ласке
сотню лет,
лучше этой старой сказки
в мире нет.

Такая девчушка –
плутовка, вертушка,
все щеки в веснушках,
еще - хохотушка.

Смеется и пляшет,
косичками машет,
язык вам покажет
и сказку расскажет.

То прыгает, скачет,
то хлопает мячик.
Споткнется, заплачет,
обиду не прячет.

Бежит, так вприпрыжку,
заденет мальчишку,
испачкает книжку,
набьет себе шишку.

С ней спорить не сможешь,
хоть лезешь из кожи,
а в вечер погожий
и спать не уложишь.

Девчонка в конопушках,
что взглядом зелена,
вся в рыжих завитушках,
опять пришла весна.

Она капризна очень
живёт своим чутьём,
то весело хохочет,
то слёзы льёт ручьём.

Весь день она хлопочет,
совсем не устаёт,
то в речке лёд подточит,
то снег лучами жжёт.

Сначала в шубке ходит,
румяная, в мехах,
Настанет половодье-
в плаще и сапогах.

А в мае платья будет
менять сто раз подряд,
украсят изумруды
любой её наряд.

Весна преобразится,
весь мир в неё влюблён,
невестою садится
красавица на трон.

У стройных ног – букеты,
в причёске – мотыльки,
и скоро станет Лето
просить её руки.

На поляне – суета,
стол накрыт дубовый.
Пляшет бабушка Яга
в лапоточках новых,
обнял в танце водяной
шуструю лисавку,
в круг выводит за собой
шиш русалку-мавку.
Громко квакают вокруг
жабы и лягушки,
кукарекает петух
и кричат кукушки.
Вкусных яств полным-полно:
джем из мухоморов,
из подснежников вино,
волчьих ягод горы,
суп из зрелых желудей
и пиявки в склянке,
чешуя от карасей,
свежие поганки,
блюдо скользких слизняков,
отварная тина,
много жирных червяков,
мох и паутина.
Пьют, едят от всей души,
жуй дары из леса.
До чего же хороши
все деликатесы!
Отдыхай, нечистый род,
места нет чудесней,
сам баюн – толстенный кот
замурлыкал песню.
Подхватил нестройный хор
длинную руладу,
развели большой костер,
дружно встали рядом.
Получился хоровод:
домовой и банник,
лесовик, пузатый кот,
с лихом листопадник,
дворовой и моховик,
леший и шишига,
низкорослый боровик,
чур и лешачиха.
Хороша такая жизнь -
полная свобода,
развлекайся, веселись
до седьмого пота.
Пир – горой, гостей – не счесть,
гвалт стоит с рассвета.
Так собравшиеся здесь
провожают лето.

В нас дар, ниспосланный от Бога,
и мы поем.
Нам больно жить и одиноко,
но мы живем.

Так часто хочется отречься
от этих пут,
но, если мы для сирых свечи,
пусть нас сожгут.

Всем смертным нечего бояться
чреды веков,
но мы должны душой впитаться
в слова стихов.

Дано нам времени немного,
не здесь наш дом.
И как же трудно быть пророком
в миру своем!

Стихи, рожденные из крика,
не знают слова «тишина»,
в них Муза с вечно юным ликом
живет, познав меня до дна.

Она пришла, вздохнула близко,
и ярко вспыхнула душа,
она склонилась низко-низко,
невыразимо хороша.

Я в лабиринтах зазеркалья
брожу уже давным-давно,
и взгляд под темною вуалью
глядит в судьбы моей окно.

Шустрый серенький комочек,
непоседа-воробей,
марта крохотный звоночек
вьётся около людей.

Глазки чёрные лукавы –
понимает всё без слов,
рядом – шумная орава
разбитных его дружков.

Он недаром суетится,
резво скачет там и тут –
на площадке детской птицы
важно булочку клюют.

Галки, голуби, вороны,
чаек наглая чета
дружно держат оборону –
здесь для избранных еда.

Расхрабрился воробьишка,
и великанам подскочил
и тяжёлую коврижку
очень ловко утащил.

Крылья маленькие бьются,
улетает наш хитрец,
а прохожие смеются:
«Что за бравый удалец!»

Шурик-кот сидит на лавке,
лапки обернув хвостом,
а вокруг судачат бабки,
кто откуда,что почём.

Настороженные ушки
различают голоса,
престарелые подружки
точат лясы два часа.

Пробежит ли где собака,
или муха зажужжит,
воробьи затеют драку -
кот, как вкопанный сидит.

Нет, его не беспокоят
ни петух , ни стрекоза,
их увидев,он прикроет
свои жёлтые глаза.

И никто-никто не знает
(это просто смехота),
что так сильно привлекает
к местной лавочке кота?

Оправьте оборки, подкрасьте реснички,
на бал во дворец уезжают сестрички,
их локоны взбиты, отглажены юбки,
помада украсила бледные губки,
сверкают в прическе огромные стразы,
чулочки доставили им по заказу.
Их матушка — в перьях и в шляпке-корзине,
внутри — натюрморт, как на яркой картине.
Капризничать поздно, скорее - в дорогу,
но надо отчитывать Золушку строго,
она — замарашка, к тому же — простушка,
и сестрам-гордячкам совсем не подружка.
Как смеет она им показывать слёзы,
пусть лучше сажает колючие розы,
почистит котлы, да и сор подметает
а после себя, поразмыслив, познает.
Уехали все. Тишина наступила.
Как много работы у девушки милой -
то моет посуду, то пол натирает,
то красную с белой, фасоль разбирает.
Вдруг вспышкой сиянье зажглось перед нею.
Ах, Боже мой! Это же — крёстная фея.
Волшебная палочка поворожила
и в бальное платье её нарядила.
Красавиц таких не видала планета,
с ней кучер — из крысы, из тыквы — карета,
хрустальные туфли блистают на ножках
и крёстная машет платком на дорожку.
Я вам расскажу по секрету, ребята,
что девичье сердце получит награду.
Конечно же, счастье придёт не случайно,
найдётся потерянной туфлей хрустальной.
Она станет всеми любимой принцессой
доверчивой, кроткой и всем интересной.
Вы в сказку поверьте, и я верить буду,
ведь в мире всегда есть надежда на чудо.

Открой огромные ворота,
поэзии высокой храм.
Как много места нынче там,
но не у светлого киота.

Живые классики редки,
а, может, их и вовсе нету,
в небытие ушли поэты,
оставив вечности стихи.

Как мало золота в песке,
блестят какие-то крупицы,
пора, наверное, смириться,
живя с гордыней, во грехе.

Увы, таланта нет, как нет,
он богоизбранностью ценен.
Ты – Блок, а, может быть, Есенин?
Что ж, честный дай себе ответ.

Разноцветный июнь
и роскошен, и ярок,
он из гроз и их струн
выткан, словно подарок.

Сколько пышных цветков,
в шёлк и бархат одетых,
миллионы венков
наплетёт из них лето.

Плазма синих озёр
укрывает глубины,
в них – чудесный простор,
облака-пилигримы.

В их прохладе скользят
рыб пугливые тени,
берега шелестят
сонной массой растений.

Слышишь птиц голоса,
их, незримых, так много.
Солнце льют небеса
с голубого чертога.

Раззолочен весь мир,
от щедрот приукрашен,
его вольная ширь
с каждым часом всё краше.

Ты — все, что у меня осталось,
мое дитя.
Тебе дарю такую малость -
саму себя.

Да, ты с младенческого крика -
моя судьба.
Умру, и ты коснешься тихо
устами лба.

И между мертвой и живою
по нам двоим
вздохнет с всевидящей тоскою
наш серафим.

Дитя, я так тебя люблю,
всех больше – мать.
Марию благую молю
тебя обнять,
утешить ангелом своим,
он добр и мудр,
тот белокрылый херувим -
золотокудр.
Он полетит, и путь далёк,
всё к звёздам, ввысь,
и принесёт тебе клочок
христовых риз.
Он от беды готов помочь,
его искать
пойдёт в Рождественскую Ночь
по миру мать.

Он в шубе, подбитой мехами,
расшитой узором из звёзд,
с седой бородой и усами -
весёлый толстяк Дед Мороз.

Волшебными правит конями,
что даже не скачут – летят,
резные гружёные сани
дорогами зимними мчат.

Наш дедушка не опоздает,
тропинки-пути разметёт,
свистя, рысаков подгоняет,
подарки под ёлку везёт.

Он ночью тихонько заходит
в дома и квартиры людей,
оставит сюрприз новогодний,
и снова – к повозке своей.

А утром – гирлянды сиянье,
заливистый смех, суета,
восторженные восклицанья,
кудрей-серпантинов цвета.

Спасибо, спасибо, спасибо,
мы любим тебя, Дед Мороз
за то, что роскошный, красивый
и радостный праздник принёс.

Я полюбила каинита
давным-давно,
в него любовь была налита,
как мед в вино.

И были мы Адам и Ева
вдвоем в чаду,
но Змей давно шипел у древа
и ждал в саду.

Он предвкушал свои желанья,
греха пророк,
учуяв прелюбодеянье,
он выполз в срок.

И плоть, страдая, разделилась,
сомкнулся круг,
чтоб сердце медленнее билось
и взгляд потух.

Чтоб одиноко стало тело
на свете жить,
и никогда не захотела
душа любить.

Все паутины стали золотыми,
и позже загораются рассветы,
и солнце бьет лучами молодыми,
ведь на дворе сегодня бабье лето.

Прекрасны в царском пурпуре осины,
березы в ярко-желтое одеты,
наряжены и клены, и рябины,
ведь на дворе сегодня бабье лето.

И журавли печальные ныряют,
в простор небесный голубого цвета,
их в дальнюю дорогу провожает
и утирает слезы бабье лето.

Я стала отличать тебя недавно
в кругу своих знакомых и друзей,
ты милый и немного своенравный,
а главное, как будто бы, ничей.

Ты часто озаряешься улыбкой,
когда мы вместе и наедине.
Порой твоя душа играет скрипкой,
чья музыка понятна только мне.

Таишь ты что-то дерзкое во взгляде,
на самом дне своих прекрасных глаз.
Ах, Боже мой, чего же ради
тобою я так долго занялась?

Старый прудик солнцем расцелован
ласково, до самой глубины,
в его чаше, полной тишины,
мир, что в воду сонную закован.

Здесь полно неведомых существ
странных, восхитительных, чудесных,
жизнью поглощённых интересной
в водорослях тёмных, словно лес.

Ирисы растут по берегам,
тонкой обрамлённые осокой.
И цветных стрекоз летает много,
над водой висящих тут и там.

Как игрушка, что заведена
ключиком невидимой рукою
и живёт, и действует без сбоя
прудика волшебная страна.

Мишка, рыжий пухлячок,
мягкий, как подушка,
самый близкий мой дружок,
лучшая игрушка.

Очень часто мы вдвоём
азбуку читаем,
за столом едим и пьём,
рядом засыпаем.

Вместе нам так хорошо,
не бывает лучше.
Знаю, ты ко мне пришёл
из лесов дремучих.

Я тебя не отпущу
снова в чащи эти,
нас, двоих, не разлучу
ни за что на свете

Коломбина споет под гитару,
и на флейте сыграет Пьеро,
и под их простодушные чары
я свое изломаю перо.

В миг, когда разлетится надежда
от нелепых и грустных причин,
в шутовской, с бубенцами одежде
захохочет в углу Арлекин.

Отвернувшись от ярких софитов
я уйду. Мне мешает их свет.
Роль не сыграна, тексты забыты.
Без таланта, какой я поэт?

Я – пария. В твоих чертогах
мне место только у дверей,
молю о милости твоей,
и получаю так немного.

О, сколько зажжено свечей
во мраке храма потаенном!
О, сколько сказано иконам –
все то, что скрыто от людей.

Но лики тонкие святых
вновь безучастны, как и прежде.
Позволь же пить вино надежды
мне из потиров золотых.

Я так устала, тяжек крест
и непосильна эта ноша.
Так неужели не поможет
посланник солнечный небес?

Ты только помни – там, в углу
так далеко от узких окон
я все стою вблизи порога
и терпеливо жду и жду.

Выбираю маску гнева
с очень узкими глазами,
стану чёрной королевой,
злыми плачущей слезами.

Правдой я давно хотела
отхлестать вас всех по лицам,
но сдержалась и сумела
вовремя остановиться.

Дело в том, что, к сожаленью,
маску кротости безвольной
не ношу, ведь всепрощенье
уязвляет душу больно.

Гнев скорее отражает
мою сущность. Я-то знаю.
и, представьте, жажду рая.
Это просто поражает.

Мечется в яркой крови
искорка света,
Господи, благослови,
милуй поэтов.

Творчество – это Твоё.
Дар, наказанье?
Ангел бесплотный поёт
в сердце, как в храме.

Все, кто когда-то писал,
жаждал не хлеба,
видел вселенский портал
в бездну и в небо.

Чувств драгоценный каскад,
в рифмы одетый,
вспыхнет, и души горят
волей поэтов.

Те, кто творит на века
или на время,
знают – рожденье стиха –
сладкое бремя.

Не отречёшься, увы,
каждый – избранник.
Мира дороги кривы,
нужен посланник.

Он и откроет врата
в райские кущи.
Радость без Слова пуста.
Слышишь, живущий?

Ты к нам попал так ненадолго –
на краткий миг,
миров неведомым осколком
был твой язык.

Искрились, преломлялись звуки
в твоих устах,
и стройно замыкались в круге -
в твоих стихах.

Твои обители бесплотны,
и их не счесть,
ты стал крылатым и свободным
и ты был здесь.

Родятся сотни поколений,
пройдут года,
но будут жить твои творенья
всегда, всегда.

Снова в цвету поляны –
лета душистый рай.
Запах роняет пряный,
стрелы ввысь – иван-чай.

Здесь, в шелковистых чащах –
юной зари пожар.
В розовых круглых чашах
пчелы берут нектар.

К ним ниспадают кольца
завитых солнцем трав,
легкие колокольца
никнут, весь зной впитав.

Светятся, как короны
маленьких хрупких фей,
спрятанных потаенно
сотнями у корней.

Зачем, скажи, глаза твои
темнеют лаской и участьем
и в обещании любви
пророчат много, много счастья?

Зачем, скажи, твои слова,
как взрывы душу мне тревожат,
и снова – кругом голова,
и невозможное возможно?

Зачем, скажи, в твоих руках
заключена такая нежность,
и наяву, и в долгих снах
они со мной, как неизбежность?

Зачем настойчиво, везде,
меня, как фатум, настигаешь,
мою звезду к своей звезде
на небосводе подвигаешь?

Как прежде бьются мрак и свет
в привычной битве.
Мы ж в бесконечном ритме лет
творим молитвы.

Наш человечий страстный род
с времён Адама
возводит и, наоборот,
сжигает храмы.

Грешит и плачет о грехах,
и так – без меры
с Иисуса именем в устах
и Люцифера.

Дрожит вечерняя роса,
горят кристаллы,
и каждый вечер небеса
от крови алы.

Мой розовый куст распустился,
раскрылись бутоны к утру,
и шмель, словно гость на пиру
с гуденьем над ним закружился.

И сладок густой аромат,
и цвет восхитительно ярок,
а капли росы, как подарок
алмазами ночи блестят.

Все краски восхода слились,
в роскошный цветок собрались,
на землю сойдя с поднебесья.

Любуйся, ведь время не ждёт,
живое однажды умрёт
и больше уже не воскреснет

Мы говорили о любви
в цветенье лилий,
повсюду пели соловьи.
Мы говорили.

Висела низкая луна
тяжёлым шаром.
Моя душа была полна
твоим пожаром.

Как громко пели соловьи
среди прохлады,
как пышно лилии цвели
во мраке сада!

Казалось, всё так хорошо,
так просто стало, так спокойно,
роман закончился достойно –
и я ушла, и ты ушёл.

Так почему же нахожу
в себе уныние и скуку
и в мыслях с нежностью за руку
в давно минувших днях брожу?

Мы были счастливы тогда,
но осознали это поздно.
Ведь наши сны, улыбки, слёзы
не повторятся никогда.

Пусть в жизни нам не повезло.
любовь закончилась так скоро,
судьба закрыла на запоры
всё то, что было и прошло.

Ты, нашей русской речи бог
по мне пронесся ураганом.
Где идеальности исток,
стихов разливший океаны?

Ты, коронованный венцом,
из тех, кто терн с рожденья носит,
ты был столетним мудрецом
в свои неполных двадцать восемь.

Ты, драгоценный сын творца,
из многих выбран поколений,
умевший понимать сердца,
как ни один на свете гений

В земной комедии дель арте
всё перепуталось давно.
судьба шутом рядится, но
чужие сбрасывает карты.

И всё меняется тотчас,
и драма сердце разрывает,
и каждый роль свою играет,
что обновляется не раз.

Кому-то выпадает шанс,
другим отказано в везенье,
ведь не случайно при рожденье
разложен роковой пасьянс.

И здесь программа бытия
отражена в небесном шифре,
всех ключевых коллизий цифры,
в которых истина своя.

Ты на проверке, Человек,
актёрствуй же во что попало,
у смертных времени так мало,
и так неоднозначен грех.

Талант свой вычерпав до дна,
в последний миг войдёшь без маски,
и навсегда смешает краски,
даруя вечность, тишина.

Бродит вирус в темных венах,
не лечи меня, творец,
на терновый, на венец
соглашаюсь неизменно.

О, как хочется страдать,
боль души своей приемлю.
Я пришла на эту землю,
чтоб писать, писать, писать.

Пусть же рядом – никого,
пусть никто не понимает,
для чего напечатляет
дух на жизнь мою тавро.

Аномальность бытия -
тяготенье темной плоти.
но умру, и на свободе
будет истинное "я".

На резном дубовом троне
он - велик.
В золотой сидит короне
царь-старик.

И, сухой рукой сжимая,
меч кривой,
плечи девы обнимает
молодой.

Очень юная царевна
так грустна
и напором многодневным
сражена.

Да, богат жених кровавый
и седой,
и трясёт своей лукаво
бородой.

Сколько пленниц здесь томилось –
жуть и страх,
сколько золота скопилось
в сундуках!

Залы замка так суровы
и тихи,
в них - железные засовы
и замки.

У бессмертного на связке –
сто ключей,
ведь хозяин этой сказки
злой Кощей.

На дереве жизни – две птицы,
две юные девы сидят.
Ах, как же похожи их лица
и как различается взгляд!

Одна - грустноокая Сирин,
она потемнела от слёз,
другой – жизнерадостно имя,
как арфы напев – Алконост.

Что ж, каждый из мира живущих
пернатых созданий встречал,
мёд радости, в душу текущий
и горечь потери вкушал.

Да, сёстры всегда распевали,
одна - о счастливейших днях,
другая – о скорбной печали,
страданьях, разбитых сердцах.

Мы все попадали под чары,
в их власти - годов череда.
Нельзя разлучить эту пару,
они будут рядом - всегда.

Ещё не наступил рассвет,
дрожат слоистые туманы
река поверхностью стеклянной
поймала лёгкий лунный свет.

Чуть розовеет неба свод,
день очень скоро возродится.
Несет царевича с жар-птицей
ковёр, как чудо-самолёт.

Везёт ликующий герой
добычу, клада драгоценней,
нет птицы краше во вселенной,
такой, как эта – золотой.

Теперь - домой, вперёд, вперёд,
очнётся ото сна природа,
и сов, боящихся восхода,
вновь солнце яркое вспугнёт.

На картину Васнецова Царевна Несмеяна
И хороша, и не глупа,
но всё немило,
её столикая толпа
не рассмешила.

Она заплакана, бледна
и смотрит грустно,
глубокой горечи полна
на троне узком.

Глаза красавицы пусты,
унылы даже,
а скоморохи и шуты
поют и пляшут.

Царевна юная свежа,
но так бесстрастна,
болит и мается душа
в тоске напрасной.

Идут потоком женихи
в заморских платьях,
чтоб попросить её руки,
раскрыть объятья.

Зачем они собрались тут,
терпя напасти,
наверное, богатства ждут
и царской власти.

Но их невеста холодна,
о чём-то тужит,
она совсем не влюблена,
ей муж не нужен.

Идут уныло день за днём,
как год, недели,
и лишь хохочет за окном
в веселье челядь.

Ты, Несмеяна, приготовь
для счастья душу,
придёт к тебе ещё любовь,
печаль разрушив.

О, мягкотелый мой Пьеро,
всегда набитый разным вздором,
наш мир закончился раздором,
что чувства выкрасил пестро.

Мне трудно их расшифровать,
не уловить, пожалуй, смыслы,
они в безвременье повисли.
И пьесу не переиграть.

Ты в клетках памяти живёшь,
уйдя давно, утратив тело.
Я разлюбить тебя успела,
но не простила твою ложь.

Её, как стыдное тавро
ты выжег на душевных ранах.
О, мягкотелый мой Пьеро,
унылый шут из балагана.

Плоти Смерть всегда алкала –
жуть,
у неё в глазах шакала –
муть.

Все из нас увидят этот
взгляд.
Есть вопросы, нет ответов,
брат.

Не осмыслить Смерть, как нужный
акт,
к ней нельзя быть равнодушным –
факт.

Ну, а те, кто не исчез
во мгле,
будут ждать приказ Небес
Земле.

Куст, как сиреневый букет –
весь красота и пышноцветье,
его целует майский ветер,
и им любуется рассвет.

Кистей роскошных аромат
легко дурманит всю округу,
и птицы шустрые друг другу
о чём-то радостно свистят.

И на скамеечке в саду
сегодня не хватает места.
Вам тоже будет интересно
увидеть эту красоту.

Весну преследуют дожди,
ведь небо тучам в плен попало,
оно от слёз уже устало
и ждёт просвета впереди.

И пусть потоками лучей
пятнает солнце всю округу,
целуя землю. Как супругу,
пропавшую на много дней.

Повсюду – тонкий аромат,
цветенье пышное повсюду,
и зелено от изумрудов,
что в травах и в листве горят.

И голубой сапфир небес
потоки солнца источает,
лучи на гранях преломляет,
светя сквозь облаков навес.

И яркой земляники цвет
в лесу то красен, то малинов,
и рдеют ягоды-рубины,
как фей рассыпанный браслет.

А росы утренней порой
алмазов множеством сверкают
и мир роскошный отражают
с его безмерной красотой.

Сивка-бурка молодой
хвост по ветру распускает,
он запущенной стрелой
к небесам легко взлетает.

Хоть высок тот царский терем,
конь парит орлу под стать,
можно в губы целовать
лучшую из всех царевен.

Наш седок красив и статен,
не сыскать такого враз,
с блеском ярко-синих глаз,
в дорогом заморском платье.

Хоть на капельку продлить
то, чего не может быть
нам, конечно, невозможно,

но мгновенье подарить,
волшебство остановить
смог талантливый художник.

Судьбу испытывать желая,
Вы черный вытянули фант,
ведь Вам посланником из рая
большой дарован был талант.

Всегда был Ваш прекрасен облик,
потомок голубых кровей,
и чудится короны отблеск
на пышном кружеве кудрей.

С Любовью Вы венчались в храме,
и слушали колокола,
но всюду тень Прекрасной Дамы
за Вами следовать смогла.

Вы уходили с ней в аллеи,
во тьму, в метели, в чудеса.
Костры из нежности горели,
сны уносились в небеса.

Вы зрели вечности порталы,
нездешний нежилой чертог
и, создавая идеалы,
звенел Ваш стихотворный слог.

Вы долго уходить не смели,
но слабла, ослабла с плотью связь,
и та, которую воспели
вас наконец-то дождалась.

Я нарисую полихромный
волшебный мир.
Он будет ярким и огромным
и ввысь и вширь.
Пусть в нем живут единороги
в глуши лесов
и сторожат ручьев истоки
и родников,
пусть ветки пальм, качаясь, гнутся
от райских птиц,
и путти весело смеются
в цветах лакриц.
Там истекают соком фрукты
густым, как мед,
и отливает перламутром
весь небосвод.
И сотни розовых фламинго
в лазури вод,
как разноцветные картинки
среди болот.
Там день и ночь висят лемуры
среди листвы,
и попугаи-балагуры
всегда резвы,
озер гигантские алмазы
сулят покой,
там много рыбы пучеглазой
и золотой,
в садах, кружась, порхают феи,
дразня стрекоз,
их крылья маленькие реют
над морем роз.
А в гнездах ночью дремлют гномы,
как в гамаках,
держа кирки и камнеломы,
в чудесных снах,
и улыбаются их лица,
и каждый рад,
когда вдруг в руки заструится
несметный клад.
Там нет ни горя, ни трагедий,
нет тьмы, лишь свет,
там нет времен, пустых столетий,
и смерти нет.

Кладбищенская пышная сирень
раскидиста, кудрява и душиста,
и кисти всех оттенков аметиста
чудесную рождают полутень.

Вокруг хрустально виснет тишина,
лишь изредка посвистывают птицы,
с крестов глядят внимательные лица,
как будто их встревожила весна.

Вот девушка небесной красоты
в расцвете полном юности беспечной,
мне кажется, к ней льнут живые свечи –
большие ароматные цветы.

Я чувствую, как дрогнула душа
и начала метаться и томиться.
Сирень же жаждет счастьем насладиться
и как она сегодня хороша!

И будешь ты в платье белом
летать на чужом пиру
веселой и загорелой.
Ты будешь, а я умру.

Духи твои будут тонки,
а голос и чист , и юн.
Похожая на ребенка,
шум шелка, и рокот струн.

Я стану за гробом помнить
прощальный твой поцелуй.
В ночном полумраке комнат
танцуй, без конца танцуй.

Пусть кудри небрежно вьются,
и бледен лица овал,
пусть мертвые остаются,
живые спешат на бал.

Но дома, бродя в халате,
ты долго не будешь спать,
листая стихов тетради,
стихов, что писала мать.

Дождь струится прозрачным потоком,
поливая осеннюю ночь.
Сном забывшись по-детски глубоким,
спит моя пятилетняя дочь.

Смяты бантики в тонких косицах,
заяц плюшевый брошен на стол.
Что тебе, моя девочка, снится,
кто из сказки сегодня пришел?

По постели раскинулась сладко,
обхватила подушку свою.
Одеяло поправлю в кроватке,
в кружку сладкого морса налью.

Сяду в кресло, к ребенку поближе.
Надо меньше куда-то спешить,
чтоб нечаянно был не обижен
мир наивной и хрупкой души.

Тихо в доме – ни крика, ни смеха,
Наступил долгожданный покой.
Спи, нужна тишина человеку.
Спи, а я посижу над тобой.